Когда начиналась перестройка, многие читатели и хранители самиздата, знавшие наизусть стихи запрещенных или полузапрещенных тогда Мандельштама или Ходасевича, делились странным и неприятным чувством. Им казалось, что теперь, когда всем можно было читать все, у них словно украли их тайное духовное имущество. Другие, наоборот, только радовались, что теперь к этим общим духовным богатствам могут приобщиться и все остальные. Третьи и вовсе не понимали, о чем тут вообще может идти речь, ведь духовного имущества попросту не существует.